Юлия Галямина известна не только своей политической деятельностью: она еще и кандидат филологических наук. До своего увольнения, Галямина преподавала в Институте общественных наук РАНХиГС. В марте 2022 года она провела месяц под административным арестом за антивоенную позицию, а уже в сентябре этого же года ее внесли в список «иноагентов».
Этим материалом «Гроза» открывает серию монологов ученых-«иноагентов», которые рассказывают о том, как российские власти постепенно усложняют жизнь ученым внутри страны, и как репрессивные законы влияют на науку в России.
Когда меня признали «иноагентом», никакой особой реакции не было, только что не дали спокойно вечер пятницы провести. Надо было что-то срочно делать, предпринимать... Я не задумывалась о том, получу ли я такой статус, и никакого страха, сопутствующего «иноагентству», у меня нет.
Появилось больше заботы о других при общении: всегда предупреждаю, что я «иноагент», что если вы боитесь со мной общаться, то не общайтесь. Стало гораздо проще не лезть вперед. Например, мы делали районную кампанию, я там ничего не писала от себя. Теперь есть хорошее объяснение, чтобы находиться в тени — ты не хочешь никого подставлять.
Если говорить о том, что было дальше, сначала я ни с какими особыми последствиями не столкнулась. Разве что с тем, что нужно как-то перестраивать свою жизнь относительно денег — надо отчитываться за все, нельзя никому ничего перевести, потому что, мало ли, кого-то тоже признают иногентом за то, что ты оплатил ему кофе. Надо было с плашками морочиться, запоминать, что надо их ставить. В первое время было довольно неудобно, потому что не очень понимаешь, как это делать, и забываешь все время о каких-то мелочах.
[Что-то] поменялось, когда приняли новый закон в декабре прошлого года: он запрещает преподавать иноагентам в государственных вузах, фактически запрещает участвовать в выборах, потому что запрещается агитация, участие в любом наблюдении и так далее.
Кто-то из бывших студентов мне написал в соцсетях, а кто-то в письмах. Но какого-то коллективного действия не было. Я со студентами в тот момент уже не общалась, потому что тогда меня уже лишили возможности преподавать. То ли они [РАНХиГС] знали, то ли они просто догадывались, не знаю. Пары у меня сняли 30 августа, а признали иноагентом 3 сентября.
Надежды, что в ближайшее время со статусом что-то поменяется в лучшую сторону, наверное, нет. Пока Путин у власти ничего меняться не будет. Слушайте, ну а куда уж хуже? Можно, конечно, еще что-нибудь придумать, но закон все время ухудшается, ужесточается, но не совсем все исполняется. У нас такое количество репрессивных законов наплодили. Они носят избирательный характер и просто создают атмосферу правовой неопределенности. Непонятно, что можно, а что нельзя, за что тебе прилетит, а за что-то не прилетит.
Люди с более высоким чувством риска плюют на все это, потому что законов столько, что знать все просто невозможно. Невозможно даже предугадать. Закон всегда найдется и анекдот становится реальностью. Эта правовая неопределенность порождает высокую степень несвободы, потому что очень тяжело управлять своим поведением, своим будущим в условиях такой серьезной неопределенности. Это с одной стороны, а с другой стороны она [правовая неопределенность] раздвигает границы, потому что границ вообще никаких нет. Появляется такая сложная свобода-несвобода. Появляется правовой вакуум. Людей можно убить, изнасиловать выйти на свободу и жить, быть помилованным президентом. Или можно поговорить по телефону с кем-то, высказать свою позицию и сесть на много лет. То есть сейчас все очень размыто.
Это один из многих других элементов. Репрессивные практики выдавливали людей из университетов не только через статус «иноагента». Есть разные типологии, надо проводить исследования. Часто людей заставляют увольняться, что, на мой взгляд, говорит о слабости человека. По-хорошему людям надо было больше сопротивляться. Мне тоже предлагали уволиться еще в июне 2022, но я не уволилась. Я больше не преподавала, но не уволилась. Я еще долго сопротивлялась и готовилась к занятиям, которые чисто теоретически могли бы быть. Слабость духа появляют многие мои коллеги, увольняясь самостоятельно, но большинство выдавливали разными способами из университетов.
Что на счет появления новых рычагов давления на российские образования и науку, сейчас составляют списки ученых, которые участвовали в международных конференциях. Они занимаются полным бредом, потому что, если все будет продолжаться в том же духе, из-за такого выдавливания наиболее свободомыслящих людей и людей, которые общаются с зарубежными коллегами, то что они получат? Ничего. Они получат провал науки, очень серьезный провал в образовании. Да, мы можем говорить: «Ну и ладно. Зачем нам статус и престиж на международной арене? Нам все равно. Мы сами с усами». И хотя я не согласна, что само общество согласно с этой идеей, мне кажется, общество хочет быть более открытым, взаимодействовать с другими. Только через понимание взаимодействия с другим можно осознать себя, можно стать обществом. Даже если это не так, мы получаем просто падение качества, а падение качества сказывается на всем и прежде всего, оно сказывается на уровне жизни людей. Речь идет о качестве образования в том числе.
Государство не осознает последствий своих действий. Понимаете, нельзя говорить, о государстве как таковом — нет тут никакого государства. Действует не государство, а элиты, которые обладают властными ресурсом и которые распространяют такое отношения невежества, антидостоинства, неуважения человека и общества к самому себе. Этим людям все равно. Они могут прекрасно осознавать последствия, но они просто об этом не думают. Для них это эффект, который ни на что не влияет. Они не думают о своих родных, потому что все их родные живут на Западе, они учатся не в России.
Негуманитарные сферы страдают гораздо больше, чем гуманитарные. Потому что сажают в основном за шпионаж людей из негуманитарных сфер — физиков, биологов, людей из естественнонаучных и технологических областей. Гуманитариев, в основном, если сажают не за науку, то за какое-то политическое высказывание. Но если говорить о науке, то за науку в основном не сажают, а увольняют. Поэтому сложнее, прежде всего, техническим специальностям.
Гуманитариям вообще ничего не надо: у гуманитария основной инструмент в голове находится. Ему не особо нужны лабораторные мыши, коллайдеры. Поэтому гуманитарии могут выжить. Они могут создавать подпольные кружки, неформальные конференции. Для этого не нужно никакое государство, мы можем сделать это сами. А вот ученым [из негуманитарных сфер] нужна поддержка, им нужны деньги, но наука — это такая штука, которую нельзя из себя вытравить. Если ты этим занимаешься, ты будешь этим заниматься, тебе нужен будет этот мозговой процесс просто для того, чтобы жить. Гуманитарные науки выживут, если ученые будут хотеть, чтобы они выживали, если мы сами захотим, чтобы они выживали.
Кого не спросишь: «Как у вас философия преподавалась?», получишь ответ: «Ну, я не помню. Дядька приходил, что-то бубнил. Философия — это такая бессмысленная трата времени». Хотя это, наверное, главная наука, главный предмет для студентов не только первых курсов. Ее должны преподавать в любом вузе в течение всего срока образования. Умение задавать вопросы и думать должно присутствовать везде, начиная с младшей школы. Эти «Разговоры о важном» построены как история с заданным ответом, а не как разговор. В принципе, такие вещи и нужны, если они про разговоры и диалоги. Это и есть философия, но пропагандисты не хотят, чтобы за этим стояли диалоги.
Почему я не уехала? А почему я должна уезжать? Задавайте этот вопрос тем, кто уехал. Нормально оставаться в России, а не уезжать. Это моя страна. Я здесь, я ее люблю, мне тут хорошо. Я люблю тут людей. Я не рассматриваю вариант уезжать отсюда. У меня загранпаспорта нет, он лежит в МВД. Его забрали, когда у меня было уголовное дело. Я его не забираю. Он там, чтобы не было никакого соблазна намекнуть, что мне надо уезжать. Но я и не собираюсь этого делать.
Страшно ли из-за того что осталась? Нет, конечно, страшно быть не может. Страх — это эмоция. Я же не могу ее испытывать 24 часа в сутки. Ты боишься, когда есть что-то опасное. Есть риски, их надо оценивать и взвешивать, понимать, что ты будешь делать в случае их реализации, [продумать] протокол. Понятно, что все не предусмотришь, но общее настроение, понимание того, ради чего ты все это делаешь, оно должно присутствовать. Ты можешь пренебречь некоторыми рисками, если понимаешь, что на кону твои ценности.
Ради своих ценностей можно и рискнуть. Человек, рождаясь на свет, уже рискует. Столько всего вокруг сложного, неприятного и страшного. Если ты уж рискнул родиться, то рискуй дальше жить достойно. Недостойно жить — это не имеет смысла.